Книги для чтения на английском языке, Онлайн библиотека. Ценитель и пьеска

Usually it is a cold day in July when you can stroll up Broadway in that month and get a story out of the drama.	Гуляя по Бродвею в июле месяце, натолкнуться на сюжет для рассказа можно, как правило, только если день выдался прохладный.
I found one a few breathless, parboiling days ago, and it seems to decide a serious question in art.	А вот мне на днях в самую жару и духоту сюжет подвернулся, да такой, что он, кажется, решает одну из серьезных задач искусства.
There was not a soul left in the city except Hollis and me — and two or three million sunworshippers who remained at desks and counters.	Во всем городе не осталось ни души — только мы с Холлисом да еще миллиона два-три солнцепоклонников, прикованных к канцелярским столам и конторкам.
The elect had fled to seashore, lake, and mountain, and had already begun to draw for additional funds.	Избранные давно бежали на взморье, к озерам или в горы и уже успели поиздержаться.
Every evening Hollis and I prowled about the deserted town searching for coolness in empty cafes, dining-rooms, and roofgardens.	Каждый вечер мы с Холлисом рыскали по обезлюдевшему городу, надеясь обрести прохладу в пустых кафе и закусочных или где-нибудь в саду на крыше.
We knew to the tenth part of a revolution the speed of every electric fan in Gotham, and we followed the swiftest as they varied.	Мы изучили с точностью до десятой доли оборота скорость вращения всех электрических вентиляторов в Нью-Йорке и всякий раз переходили к самому быстрому.
Hollis's fiancee. Miss Loris Sherman, had been in the Adirondacks, at Lower Saranac Lake, for a month.	Невеста Холлиса, мисс Лорис Шерман, уже месяц как уехала с друзьями в Адирондакские горы, на озеро Нижний Саранак.
In another week he would join her party there.	Через неделю Холлис должен был к ним присоединиться.
In the meantime, he cursed the city cheerfully and optimistically, and sought my society because I suffered him to show me her photograph during the black coffee every time we dined together.	А пока он не унывал, весело поругивал Нью-Йорк и охотно проводил время со мной, потому что я не злился, когда после обеда за черным кофе он всякий раз показывал мне невестину карточку.
My revenge was to read to him my one-act play.	В отместку я читал ему свою одноактную пьесу.
It was one insufferable evening when the overplus of the day's heat was being hurled quiveringly back to the heavens by every surcharged brick and stone and inch of iron in the panting town.	То был невыносимый вечер, над задыхающимся от жары городом дрожало знойное марево; каждый камень и кирпич, каждый дюйм раскаленного за день железа яростно швырял в небеса избыток жара.
But with the cunning of the two-legged beasts we had found an oasis where the hoofs of Apollo's steed had not been allowed to strike.	Но с хитростью, свойственной двуногим, мы отыскали оазис, куда не позволено было ступить копытам Аполлоновых коней.
Our seats were on an ocean of cool, polished oak; the white linen of fifty deserted tables flapped like seagulls in the artificial breeze; a mile away a waiter lingered for a heliographic signal — we might have roared songs there or fought a duel without molestation.	Под ножками наших стульев расстилался прохладный океан полированного дубового паркета; белые полотняные скатерти на полусотне пустынных столиков хлопали крыльями, словно чайки, под дуновением искусственного ветерка; в миле от нас маячил официант, дожидаясь условного знака, — мы вполне могли бы тут без помехи горланить песни или сразиться на дуэли.
Out came Miss Loris's photo with the coffee, and I once more praised the elegant poise of the neck, the extremely low-coiled mass of heavy hair, and the eyes that followed one, like those in an oil painting.	За кофе появилась фотография мисс Лорис, и я в который раз воздал хвалу изящной, стройной шейке, тяжелому узлу необыкновенно густых волос и глазам, которые следят за тобой, словно с писанного маслом портрета.
"She's the greatest ever," said Hollis, with enthusiasm.	— Другой такой девушки свет не видал! — восторженно сказал Холлис.
"Good as Great Northern Preferred, and a disposition built like a watch.	— Надежна, как скала, и верна, как часы.
One week more and I'll be happy Jonny-on-the-spot.	Еще неделя — и я помчусь к своему счастью.
Old Tom Tolliver, my best college chum, went up there two weeks ago.	Старина Том Толливер, мой лучший приятель по колледжу, уже две недели там.
He writes me that Loris doesn't talk about anything but me.	Он пишет, что Лорис только обо мне и говорит.
Oh, I guess Rip Van Winkle didn't have all the good luck!"	Знаешь, не одному только Рипу Ван Винклю в жизни повезло!
"Yes, yes," said I, hurriedly, pulling out my typewritten play.	— Да-да, — поспешно согласился я и вытащил мою отпечатанную на машинке пьесу.
"She's no doubt a charming girl.	— Спору нет, она очаровательная девушка.
Now, here's that little curtain-raiser you promised to listen to."	А это моя пьеска, ты обещал послушать.
"Ever been tried on the stage?" asked Hollis.	— Ее уже где-нибудь ставили? — спросил Холлис.
"Not exactly," I answered.	— Не совсем, — ответил я.
"I read half of it the other day to a fellow whose brother knows Robert Edeson; but he had to catch a train before I finished."	— На днях я прочел половину одному человеку, у него брат знаком с одним режиссером; но он не мог дослушать до конца, потому что спешил на поезд.
"Go on," said Hollis, sliding back in his chair like a good fellow.	— Ладно, читай, — сказал Холлис (он и правда славный малый) и откинулся на спинку стула.
"I'm no stage carpenter, but I'll tell you what I think of it from a first-row balcony standpoint.	— Я не рабочий сцены, но я тебе выскажу свое мнение как завсегдатай первого яруса.
I'm a theatre bug during the season, and I can size up a fake play almost as quick as the gallery can.	Я ведь заядлый театрал, если вещь нестоящая, в два счета разберусь, не хуже галерки.
Flag the waiter once more, and then go ahead as hard as you like with it.	Махни-ка еще разок официанту и валяй читай полным ходом.
I'll be the dog."	Я твой первый ценитель.
I read my little play lovingly, and, I fear, not without some elocution.	Я читал свою пьеску с нежностью и, боюсь, чересчур старательно.
There was one scene in it that I believed in greatly.	Есть там одна сцена, которая, по-моему, очень удалась.
The comedy swiftly rises into thrilling and unexpectedly developed drama.	Комедия внезапно переходит в захватывающую дух непредвиденную драму.
Capt. Marchmont suddenly becomes cognizant that his wife is an unscrupulous adventuress, who has deceived him from the day of their first meeting.	Капитан Марчмонт вдруг делает открытие, что его жена — бессовестная обманщица и лгала ему с первой же встречи.
The rapid and mortal duel between them from that moment — she with her magnificent lies and siren charm, winding about him like a serpent, trying to recover her lost ground; he with his man's agony and scorn and lost faith, trying to tear her from his heart.	И теперь между ними разыгрывается поединок не на жизнь, а на смерть, обмен молниеносными ударами: она со своей искусной ложью и очарованием сирены обвивается вокруг него, как змея, пытаясь вновь им завладеть; он, страдая от оскорбленного мужского достоинства, полный презрения, обманутый в своей вере, силится вырвать ее из сердца.
That scene I always thought was a crackerjack.	Я всегда считал, что эта сцена просто блеск.
When Capt. Marchmont discovers her duplicity by reading on a blotter in a mirror the impression of a note that she has written to the Count, he raises his hand to heaven and exclaims:	Когда капитан Марчмонт, в зеркале прочитав отпечатавшуюся на промокательной бумаге записку жены к графу, убеждается в ее неверности, он воздевает руки к небесам и восклицает:
"O God, who created woman while Adam slept, and gave her to him for a companion, take back Thy gift and return instead the sleep, though it last forever!"	«О Боже, Ты, что создал женщину, пока Адам спал, и дал ее ему в спутницы, возьми назад свой дар и верни человеку сон, даже если сон этот будет длиться вечно!»
"Rot," said Hollis, rudely, when I had given those lines with proper emphasis.	— Чушь! — грубо прервал Холлис, когда я с должным выражением продекламировал эти строки.
"I beg your pardon!" I said, as sweetly as I could.	— Простите, как вы сказали? — переспросил я с изысканнейшей учтивостью.
"Come now," went on Hollis, "don't be an idiot.	— Да брось, не валяй дурака, — продолжал Холлис.
You know very well that nobody spouts any stuff like that these days.	— В наше время никто таких словес не произносит, ты и сам это знаешь.
That sketch went along all right until you rang in the skyrockets.	Все шло недурно, пока тебя вдруг не занесло.
Cut out that right-arm exercise and the Adam and Eve stunt, and make your captain talk as you or I or Bill Jones would."	Выкинь это, когда он машет руками, и штучки про Адама и Еву, и пускай твой капитан разговаривает, как мы с тобой и вообще как все люди.
"I'll admit," said I, earnestly (for my theory was being touched upon), "that on all ordinary occasions all of us use commonplace language to convey our thoughts.	— Согласен, — сказал я серьезно (затронуты были мои заветные убеждения), — в любых обычных условиях все мы излагаем свои мысли самым обыкновенным языком.
You will remember that up to the moment when the captain makes his terrible discovery all the characters on the stage talk pretty much as they would, in real life.	Вспомни, до той минуты, когда капитан сделал это ужасное открытие, все действующие лица говорили точно так же, как говорили бы не на сцене, а в жизни.
But I believe that I am right in allowing him lines suitable to the strong and tragic situation into which he falls."	Но я убежден, что вложил в уста моего героя слова, единственно подходящие для столь роковой, трагической минуты.
"Tragic, my eye!" said my friend, irreverently.	— Подумаешь, трагедия, — непочтительно фыркнул мой друг.
"In Shakespeare's day he might have sputtered out some high-cockalorum nonsense of that sort, because in those days they ordered ham and eggs in blank verse and discharged the cook with an epic.	— Во времена Шекспира он, может, и проверещал бы этакую высокопарную ерунду, тогда они даже яичницу с ветчиной заказывали белыми стихами и кухарке давали расчет в рифму.
But not for B'way in the summer of 1905!"	Но для Бродвея летом тысяча девятьсот пятого это уж никак не подходит!
"It is my opinion," said I, "that great human emotions shake up our vocabulary and leave the words best suited to express them on top.	— А я другого мнения, — сказал я. — Сильное чувство перетряхивает наш словарь, и на поверхности оказываются слова, которые лучше всего могут выразить это чувство.
A sudden violent grief or loss or disappointment will bring expressions out of an ordinary man as strong and solemn and dramatic as those used in fiction or on the stage to portray those emotions."	В порыве горя, в час тяжкой утраты или разочарования самый обыкновенный человек находит выражения такие же сильные, торжественные и трагические, какими изображают эти переживания в романах или на сцене.
"That's where you fellows are wrong," said Hollis.	— Вот тут-то ваш брат и ошибается, — сказал Холлис.
"Plain, every-day talk is what goes.	— Здесь годятся самые простые будничные слова.
Your captain would very likely have kicked the cat, lit a cigar, stirred up a highball, and telephoned for a lawyer, instead of getting off those Robert Mantell pyrotechnics."	Чем запускать этакие фейерверки в духе Роберта Мэнтела [Мэнтел Роберт Брюс (1854–1928) — американский актёр романтической школы], твой капитан, скорей всего, пнет ногой кошку, закурит сигару, смешает себе коктейль и позвонит по телефону своему адвокату.
"Possibly, a little later," I continued.	— Немного погодя и это может быть, — сказал я.
"But just at the time — just as the blow is delivered, if something Scriptural or theatrical and deep-tongued isn't wrung from a man in spite of his modern and practical way of speaking, then I'm wrong."	— Но в первую минуту… когда на него только что обрушился удар… или я сильно ошибаюсь, или у человека самого современного и практического вырвутся какие-то очень проникновенные слова, прямо как в театре или в Священном Писании.
"Of course," said Hollis, kindly, "you've got to whoop her up some degrees for the stage.	— Ну, понятно, — снисходительно заметил Холлис, — на сцене все приходится раздувать.
The audience expects it.	Публика этого ждет.
When the villain kidnaps little Effie you have to make her mother claw some chunks out of the atmosphere, and scream:	Когда злодей похитит малютку Эффи, ее мамаша должна хвататься руками за воздух и вопить:
"Me chee-ild, me chee-ild!"	«О, мое дитя-а! Мое дитя-а!»
What she would actually do would be to call up the police by 'phone, ring for some strong tea, and get the little darling's photo out, ready for the reporters.	А в жизни она позвонит по телефону в полицию, потом велит подать стакан чаю покрепче и приготовит фотографию ненаглядной доченьки для репортеров.
When you get your villain in a corner — a stage corner — it's all right for him to clap his hand to his forehead and hiss:	Когда ты загнал злодея в угол — то есть в угол сцены, — ему в самый раз хлопнуть себя по лбу и прошипеть:
"All is lost!"	«Все пропало!»
Off the stage he would remark:	А не на сцене он скажет:
"This is a conspiracy against me — I refer you to my lawyers.'"	«Тут какой-то подвох, под меня подкапываются, обращайтесь к моему адвокату».
"I get no consolation," said I, gloomily, "from your concession of an accentuated stage treatment.	— Хорошо, что ты понимаешь необходимость сценического преувеличения, но это меня не утешает, — мрачно сказал я.
In my play I fondly hoped that I was following life.	— От души надеюсь, что в моей пьесе я верен правде жизни.
If people in real life meet great crises in a commonplace way, they should do the same on the stage."	Если в жизни люди при жестоких потрясениях ведут себя обыденно, они должны так же держаться и на сцене.
And then we drifted, like two trout, out of our cool pool in the great hotel and began to nibble languidly at the gay flies in the swift current of Broadway.	А потом мы, точно две форели, выплыли из прохладной заводи большого отеля и двинулись по стремительному потоку Бродвея, лениво клюя на разноцветных бродвейских мушек.
And our question of dramatic art was unsettled.	Спор о драматическом искусстве так ничем и не кончился.
We nibbled at the flies, and avoided the hooks, as wise trout do; but soon the weariness of Manhattan in summer overcame us.	Мы поклевывали мушку и увертывались от крючков, как и положено разумной форели; но скоро изнуряющая жара летнего Манхэттена одолела нас.
Nine stories up, facing the south, was Hollis's apartment, and we soon stepped into an elevator bound for that cooler haven.	На девятом этаже, окнами на юг, нас ждало жилище Холлиса, и вскоре мы сели в лифт и вознеслись в эту немного более прохладную гавань.
I was familiar in those quarters, and quickly my play was forgotten, and I stood at a sideboard mixing things, with cracked ice and glasses all about me.	У Холлиса я чувствовал себя как дома и через несколько минут, позабыв о своей пьесе, уже стоял у буфета, заставленного стаканами и колотым льдом, и смешивал коктейли.
A breeze from the bay came in the windows not altogether blighted by the asphalt furnace over which it had passed.	В окна веял ветерок с бухты, не вовсе отравленный асфальтовым пеклом, над которым он пролетел.
Hollis, whistling softly, turned over a late-arrived letter or two on his table, and drew around the coolest wicker armchairs.	Холлис, тихонько посвистывая, взял со стола несколько писем, пришедших с последней почтой, и пододвинул самые прохладные плетеные кресла.
I was just measuring the Vermouth carefully when I heard a sound.	Я осторожно подливал в стаканы вермут, как вдруг раздался странный звук.
Some man's voice groaned hoarsely:	Незнакомый голос хрипло простонал:
"False, oh, God! — false, and Love is a lie and friendship but the byword of devils!"	— Изменила, о боже, изменила! И любовь — ложь, и дружба всего лишь дьявольский обман!
I looked around quickly.	Я круто обернулся.
Hollis lay across the table with his head down upon his outstretched arms.	Холлис навалился грудью на стол, уронил голову на руки.
And then he looked up at me and laughed in his ordinary manner.	А потом он посмотрел на меня снизу вверх и засмеялся совсем как всегда.
I knew him — he was poking fun at me about my theory.	Я сразу понял — это он издевается над моей теорией.
And it did seem so unnatural, those swelling words during our quiet gossip, that I half began to believe I had been mistaken — that my theory was wrong.	И в самом деле, так неестественно прозвучали высокопарные слова посреди нашей мирной болтовни, что мне подумалось: а ведь, пожалуй, я ошибался и теория моя неверна.
Hollis raised himself slowly from the table.	Холлис медленно выпрямился.
"You were right about that theatrical business, old man," he said, quietly, as he tossed a note to me.	— Ты был прав насчет этих театральных эффектов, старина, — негромко сказал он и перебросил мне записку.
I read it.	Я ее прочел.
Loris had run away with Tom Tolliver.	Лорис сбежала с Томом Толливером.

LEWIS FOREMAN SCHOOL, 2018-2024. Сеть мини школ английского языка в Москве для взрослых и детей. Обучение в группах и индивидуально.

Товарный знак LEWISFOREMANSCHOOL зарегистрирован №880545 в Государственном реестре товарных знаков и знаков обслуживания Российской Федерации