Книги для чтения на английском языке, Онлайн библиотека. Последний лист

In a little district west of Washington Square the streets have run crazy and broken themselves into small strips called "places."	В небольшом квартале к западу от Вашингтон-сквера улицы перепутались и переломались в короткие полоски, именуемые проездами.
These "places" make strange angles and curves.	Эти проезды образуют странные углы и кривые линии.
One street crosses itself a time or two.	Одна улица там даже пересекает самое себя раза два.
An artist once discovered a valuable possibility in this street.	Некоему художнику удалось открыть весьма ценное свойство этой улицы.
Suppose a collector with a bill for paints, paper and canvas should, in traversing this route, suddenly meet himself coming back, without a cent having been paid on account!	Предположим, сборщик из магазина со счетом за краски, бумагу и холст повстречает там самого себя, идущего восвояси, не получив ни единого цента по счету!
So, to quaint old Greenwich Village the art people soon came prowling, hunting for north windows and eighteenth-century gables and Dutch attics and low rents.	И вот люди искусства набрели на своеобразный квартал Гринич-Виллидж в поисках окон, выходящих на север, кровель ХVIII столетия, голландских мансард и дешевой квартирной платы.
Then they imported some pewter mugs and a chafing dish or two from Sixth avenue, and became a "colony."	Затем они перевезли туда с Шестой авеню несколько оловянных кружек и одну-две жаровни и основали «колонию».
At the top of a squatty, three-story brick Sue and Johnsy had their studio.	Студия Сью и Джонси помещалась наверху трехэтажного кирпичного дома.
"Johnsy" was familiar for Joanna.	Джонси — уменьшительное от Джоанны.
One was from Maine; the other from California.	Одна приехала из штата Мэйн, другая из Калифорнии.
They had met at the table d'hote of an Eighth street	Они познакомились за табльдотом одного ресторанчика на Вольмой улице и нашли, что их взгляды на искусство, цикорный салат и модные рукава вполне совпадают.
"Delmonico's," and found their tastes in art, chicory salad and bishop sleeves so congenial that the joint studio resulted.	В результате и возникла общая студия.
That was in May.	Это было в мае.
In November a cold, unseen stranger, whom the doctors called Pneumonia, stalked about the colony, touching one here and there with his icy fingers.	В ноябре неприветливый чужак, которого доктора именуют Пневмонией, незримо разгуливал по колонии, касаясь то одного, то другого своими ледяными пальцами.
Over on the east side this ravager strode boldly, smiting his victims by scores, but his feet trod slowly through the maze of the narrow and moss-grown "places."	По Восточной стороне этот душегуб шагал смело, поражая десятки жертв, но здесь, в лабиринте узких, поросших мохом переулков, он плелся нога за нагу.
Mr. Pneumonia was not what you would call a chivalric old gentleman.	Господина Пневмонию никак нельзя было назвать галантным старым джентльменом.
A mite of a little woman with blood thinned by California zephyrs was hardly fair game for the red-fisted, short-breathed old duffer.	Миниатюрная девушка, малокровная от калифорнийских зефиров, едва ли могла считаться достойным противником для дюжего старого тупицы с красными кулачищами и одышкой.
But Johnsy he smote; and she lay, scarcely moving, on her painted iron bedstead, looking through the small Dutch window-panes at the blank side of the next brick house.	Однако он свалил ее с ног, и Джонси лежала неподвижно на крашеной железной кровати, глядя сквозь мелкий переплет голландского окна на глухую стену соседнего кирпичного дома.
One morning the busy doctor invited Sue into the hallway with a shaggy, gray eyebrow.	Однажды утром озабоченный доктор одним движением косматых седых бровей вызвал Сью в коридор.
"She has one chance in — let us say, ten," he said, as he shook down the mercury in his clinical thermometer.	— У нее один шанс… ну, скажем, против десяти, — сказал он, стряхивая ртуть в термометре.
"And that chance is for her to want to live.	— И то, если она сама захочет жить.
This way people have of lining-up on the side of the undertaker makes the entire pharmacopeia look silly.	Вся наша фармакопея теряет смысл, когда люди начинают действовать в интересах гробовщика.
Your little lady has made up her mind that she's not going to get well.	Ваша маленькая барышня решила, что ей уже не поправиться.
Has she anything on her mind?"	О чем она думает?
"She — she wanted to paint the Bay of Naples some day," said Sue.	— Ей… ей хотелось написать красками Неаполитанский залив.
"Paint? — bosh!	— Красками? Чепуха!
Has she anything on her mind worth thinking about twice — a man, for instance?"	Нет ли у нее на душе чего-нибудь такого, о чем действительно стоило бы думать, например, мужчины?
"A man?" said Sue, with a jew's-harp twang in her voice.	— Мужчины? — переспросила Сью, и ее голос зазвучал резко, как губная гармоника.
"Is a man worth — but, no, doctor; there is nothing of the kind."	— Неужели мужчина стоит… Да нет, доктор, ничего подобного нет.
"Well, it is the weakness, then," said the doctor.	— Ну, тогда она просто ослабла, — решил доктор.
"I will do all that science, so far as it may filter through my efforts, can accomplish.	— Я сделаю все, что буду в силах сделать как представитель науки.
But whenever my patient begins to count the carriages in her funeral procession I subtract 50 per cent. from the curative power of medicines.	Но когда мой пациент начинает считать кареты в своей похоронной процессии, я скидываю пятьдесят процентов с целебной силы лекарств.
If you will get her to ask one question about the new winter styles in cloak sleeves I will promise you a one-in-five chance for her, instead of one in ten."	Если вы сумеете добиться, чтобы она хоть раз спросила, какого фасона рукава будут носить этой зимой, я вам ручаюсь, что у нее будет один шанс из пяти, вместо одного из десяти.
After the doctor had gone Sue went into the workroom and cried a Japanese napkin to a pulp.	После того как доктор ушел, Сью выбежала в мастерскую и плакала в японскую бумажную салфеточку до тех пор, пока та не размокла окончательно.
Then she swaggered into Johnsy's room with her drawing board, whistling ragtime.	Потом она храбро вошла в комнату Джонси с чертежной доской, насвистывая рэгтайм.
Johnsy lay, scarcely making a ripple under the bedclothes, with her face toward the window.	Джонси лежала, повернувшись лицом к окну, едва заметная под одеялами.
Sue stopped whistling, thinking she was asleep.	Сью перестала насвистывать, думая, что Джонси уснула.
She arranged her board and began a pen-and-ink drawing to illustrate a magazine story.	Она пристроила доску и начала рисунок тушью к журнальному рассказу.
Young artists must pave their way to Art by drawing pictures for magazine stories that young authors write to pave their way to Literature.	Для молодых художников путь в Искусство бывает вымощен иллюстрациями к журнальным рассказам, которыми молодые авторы мостят себе путь в Литературу.
As Sue was sketching a pair of elegant horseshow riding trousers and a monocle on the figure of the hero, an Idaho cowboy, she heard a low sound, several times repeated.	Набрасывая для рассказа фигуру ковбоя из Айдахо в элегантных бриджах и с моноклем в глазу, Сью услышала тихий шепот, повторившийся несколько раз.
She went quickly to the bedside.	Она торопливо подошла к кровати.
Johnsy's eyes were open wide.	Глаза Джонси были широко открыты.
She was looking out the window and counting — counting backward.	Она смотрела в окно и считала — считала в обратном порядке.
"Twelve," she said, and a little later "eleven;" and then "ten," and "nine;" and then "eight" and "seven," almost together.	— Двенадцать, — произнесла она, и немного погодя: — одиннадцать, — а потом: — «десять» и «девять», а потом: — «восемь» и «семь» — почти одновременно.
Sue looked solicitously out the window.	Сью посмотрела в окно.
What was there to count?	Что там было считать?
There was only a bare, dreary yard to be seen, and the blank side of the brick house twenty feet away.	Был виден только пустой, унылый двор и глухая стена кирпичного дома в двадцати шагах.
An old, old ivy vine, gnarled and decayed at the roots, climbed half way up the brick wall.	Старый-старый плющ с узловатым, подгнившим у корней стволом заплел до половины кирпичную стену.
The cold breath of autumn had stricken its leaves from the vine until its skeleton branches clung, almost bare, to the crumbling bricks.	Холодное дыхание осени сорвало листья с лозы, и оголенные скелеты ветвей цеплялись за осыпающиеся кирпичи.
"What is it, dear?" asked Sue.	— Что там такое, милая? — спросила Сью.
"Six," said Johnsy, in almost a whisper.	— Шесть, — едва слышно ответила Джонси.
"They're falling faster now.	— Теперь они облетают гораздо быстрее.
Three days ago there were almost a hundred.	Три дня назад их было почти сто.
It made my head ache to count them.	Голова кружилась считать.
But now it's easy.	А теперь это легко.
There goes another one.	Вот и еще один полетел.
There are only five left now."	Теперь осталось только пять.
"Five what, dear.	— Чего пять, милая?
Tell your Sudie."	Скажи своей Сьюди.
"Leaves.	— Листьев.
On the ivy vine.	На плюще.
When the last one falls I must go, too.	Когда упадет последний лист, я умру.
I've known that for three days.	Я это знаю уже три дня.
Didn't the doctor tell you?"	Разве доктор не сказал тебе?
"Oh, I never heard of such nonsense," complained Sue, with magnificent scorn.	— Первый раз слышу такую глупость! — с великолепным презрением отпарировала Сью.
"What have old ivy leaves to do with your getting well?	— Какое отношение могут иметь листья на старом плюще к тому, что ты поправишься?
And you used to love that vine so, you naughty girl.	А ты еще так любила этот плющ, гадкая девочка!
Don't be a goosey.	Не будь глупышкой.
Why, the doctor told me this morning that your chances for getting well real soon were — let's see exactly what he said — he said the chances were ten to one!	Да ведь еще сегодня доктор говорил мне, что ты скоро выздоровеешь… позволь, как же это он сказал?.. что у тебя десять шансов против одного.
Why, that's almost as good a chance as we have in New York when we ride on the street cars or walk past a new building.	А ведь это не меньше, чем у каждого из нас здесь в Нью-Йорке, когда едешь в трамвае или идешь мимо нового дома.
Try to take some broth now, and let Sudie go back to her drawing, so she can sell the editor man with it, and buy port wine for her sick child, and pork chops for her greedy self."	Попробуй съесть немножко бульона и дай твоей Сьюди закончить рисунок, чтобы она могла сбыть его редактору и купить вина для своей больной девочки и свиных котлет для себя.
"You needn't get any more wine," said Johnsy, keeping her eyes fixed out the window.	— Вина тебе покупать больше не надо, — отвечала Джонси, пристально глядя в окно.
"There goes another.	— Вот и еще один полетел.
No, I don't want any broth.	Нет, бульона я не хочу.
That leaves just four.	Значит, остается всего четыре.
I want to see the last one fall before it gets dark.	Я хочу видеть, как упадет последний лист.
Then I'll go, too."	Тогда умру и я.
"Johnsy, dear," said Sue, bending over her, "will you promise me to keep your eyes closed, and not look out the window until I am done working?	— Джонси, милая, — сказала Сью, наклоняясь над ней, — обещаешь ты мне не открывать глаз и не глядеть в окно, пока я не кончу работать?
I must hand those drawings in by to-morrow.	Я должна сдать иллюстрацию завтра.
I need the light, or I would draw the shade down."	Мне нужен свет, а то я спустила бы штору.
"Couldn't you draw in the other room?" asked Johnsy, coldly.	— Разве ты не можешь рисовать в другой комнате? — холодно спросила Джонси.
"I'd rather be here by you," said Sue.	— Мне бы хотелось посидеть с тобой, — сказала Сью.
"Besides I don't want you to keep looking at those silly ivy leaves."	— А кроме того, я не желаю, чтобы ты глядела на эти дурацкие листья.
"Tell me as soon as you have finished," said Johnsy, closing her eyes, and lying white and still as a fallen statue, "because I want to see the last one fall.	— Скажи мне, когда кончишь, — закрывая глаза, произнесла Джонси, бледная и неподвижная, как поверженная статуя, — потому что мне хочется видеть, как упадет последний лист.
I'm tired of waiting.	Я устала ждать.
I'm tired of thinking.	Я устала думать.
I went to turn loose my hold on everything, and go sailing down, down, just like one of those poor, tired leaves."	Мне хочется освободиться от всего, что меня держит, — лететь, лететь все ниже и ниже, как один из этих бедных, усталых листьев.
"Try to sleep," said Sue.	— Постарайся уснуть, — сказала Сью.
"I must call Behrman up to be my model for the old hermit miner.	— Мне надо позвать Бермана, я хочу писать с него золотоискателя-отшельника.
I'll not be gone a minute.	Я самое большее на минутку.
Don't try to move 'till I come back."	Смотри же, не шевелись, пока я не приду.
Old Behrman was a painter who lived on the ground floor beneath them.	Старик Берман был художник, который жил в нижнем этаже под их студией.
He was past sixty and had a Michael Angelo's Moses beard curling down from the head of a satyr along the body of an imp.	Ему было уже за шестьдесят, и борода, вся в завитках, как у Моисея Микеланджело, спускалась у него с головы сатира на тело гнома.
Behrman was a failure in art. Forty years he had wielded the brush without getting near enough to touch the hem of his Mistress's robe.	В искусстве Берман был неудачником.
He had been always about to paint a masterpiece, but had never yet begun it.	Он все собирался написать шедевр, но даже и не начал его.
For several years he had painted nothing except now and then a daub in the line of commerce or advertising.	Уже несколько лет он не писал ничего, кроме вывесок, реклам и тому подобной мазни ради куска хлеба.
He earned a little by serving as a model to those young artists in the colony who could not pay the price of a professional.	Он зарабатывал кое-что, позируя молодым художникам, которым профессионалы-натурщики оказывались не по карману.
He drank gin to excess, and still talked of his coming masterpiece.	Он пил запоем, но все еще говорил о своем будущем шедевре.
For the rest he was a fierce little old man, who scoffed terribly at softness in any one, and who regarded himself as especial mastiff-in-waiting to protect the two young artists in the studio above.	А в остальном это был злющий старикашка, который издевался над всякой сентиментальностью и смотрел на себя, как на сторожевого пса, специально приставленного для охраны двух молодых художниц.
Sue found Behrman smelling strongly of juniper berries in his dimly lighted den below.	Сью застала Бермана, сильно пахнущего можжевеловыми ягодами, в его полутемной каморке нижнего этажа.
In one corner was a blank canvas on an easel that had been waiting there for twenty-five years to receive the first line of the masterpiece.	В одном углу двадцать пять лет стояло на мольберте нетронутое полотно, готовое принять первые штрихи шедевра.
She told him of Johnsy's fancy, and how she feared she would, indeed, light and fragile as a leaf herself, float away when her slight hold upon the world grew weaker.	Сью рассказала старику про фантазию Джонси и про свои опасения насчет того, как бы она, легкая и хрупкая, как лист, не улетела от них, когда ослабнет ее непрочная связь с миром.
Old Behrman, with his red eyes, plainly streaming, shouted his contempt and derision for such idiotic imaginings.	Старик Берман, чьи красные глада очень заметно слезились, раскричался, насмехаясь над такими идиотскими фантазиями.
"Vass!" he cried.	— Что! — кричал он.
"Is dere people in de world mit der foolishness to die because leafs dey drop off from a confounded vine?	— Возможна ли такая глупость — умирать оттого, что листья падают с проклятого плюща!
I haf not heard of such a thing.	Первый раз слышу.
No, I will not bose as a model for your fool hermit-dunderhead.	Нет, не желаю позировать для вашего идиота-отшельника.
Vy do you allow dot silly pusiness to come in der prain of her?	Как вы позволяете ей забивать голову такой чепухой?
Ach, dot poor lettle Miss Johnsy."	Ах, бедная маленькая мисс Джонси!
"She is very ill and weak," said Sue, "and the fever has left her mind morbid and full of strange fancies.	— Она очень больна и слаба, — сказала Сью, — и от лихорадки ей приходят в голову разные болезненные фантазии.
Very well, Mr. Behrman, if you do not care to pose for me, you needn't.	Очень хорошо, мистер Берман, — если вы не хотите мне позировать, то и не надо.
But I think you are a horrid old — old flibbertigibbet."	А я все-таки думаю, что вы противный старик… противный старый болтунишка.
"You are just like a woman!" yelled Behrman.	— Вот настоящая женщина! — закричал Берман.
"Who said I will not bose?	— Кто сказал, что я не хочу позировать?
Go on.	Идем.
I come mit you.	Я иду с вами.
For half an hour I haf peen trying to say dot I am ready to bose.	Полчаса я говорю, что хочу позировать.
Gott! dis is not any blace in which one so goot as Miss Yohnsy shall lie sick.	Боже мой! Здесь совсем не место болеть такой хорошей девушке, как мисс Джонси.
Some day I vill baint a masterpiece, and ve shall all go away.	Когда-нибудь я напишу шедевр, и мы все уедем отсюда.
Gott! yes."	Да, да!
Johnsy was sleeping when they went upstairs.	Джонси дремала, когда они поднялись наверх.
Sue pulled the shade down to the window-sill, and motioned Behrman into the other room.	Сью спустила штору до самого подоконника и сделала Берману знак пройти в другую комнату.
In there they peered out the window fearfully at the ivy vine.	Там они подошли к окну и со страхом посмотрели на старый плющ.
Then they looked at each other for a moment without speaking.	Потом переглянулись, не говоря ни слова.
A persistent, cold rain was falling, mingled with snow.	Шел холодный, упорный дождь пополам со снегом.
Behrman, in his old blue shirt, took his seat as the hermit-miner on an upturned kettle for a rock.	Берман в старой синей рубашке уселся в позе золотоискателя-отшельника на перевернутый чайник вместо скалы.
When Sue awoke from an hour's sleep the next morning she found Johnsy with dull, wide-open eyes staring at the drawn green shade.	На другое утро Сью, проснувшись после короткого сна, увидела, что Джонси не сводит тусклых, широко раскрытых глаз со спущенной зеленой шторы.
"Pull it up; I want to see," she ordered, in a whisper.	— Подними ее, я хочу посмотреть, — шепотом скомандовала Джонси.
Wearily Sue obeyed.	Сью устало повиновалась.
But, lo! after the beating rain and fierce gusts of wind that had endured through the livelong night, there yet stood out against the brick wall one ivy leaf. It was the last on the vine.	И что же? После проливного дождя и резких порывов ветра, не унимавшихся всю ночь, на кирпичной стене еще виднелся один лист плюща — последний!
Still dark green near its stem, but with its serrated edges tinted with the yellow of dissolution and decay, it hung bravely from a branch some twenty feet above the ground.	Все еще темнозеленый у стебелька, но тронутый по зубчатым краям желтизной тления и распада, он храбро держался на ветке в двадцати футах над землей.
"It is the last one," said Johnsy.	— Это последний, — сказала Джонси.
"I thought it would surely fall during the night.	— Я думала, что он непременно упадет ночью.
I heard the wind.	Я слышала ветер.
It will fall to-day, and I shall die at the same time."	Он упадет сегодня, тогда умру и я.
"Dear, dear!" said Sue, leaning her worn face down to the pillow, "think of me, if you won't think of yourself.	— Да бог с тобой! — сказала Сью, склоняясь усталой головой к подушке. — Подумай хоть обо мне, если не хочешь думать о себе!
What would I do?"	Что будет со мной?
But Johnsy did not answer.	Но Джонси не отвечала.
The lonesomest thing in all the world is a soul when it is making ready to go on its mysterious, far journey.	Душа, готовясь отправиться в таинственный, далекий путь, становится чуждой всему на свете.
The fancy seemed to possess her more strongly as one by one the ties that bound her to friendship and to earth were loosed.	Болезненная фантазия завладевала Джонси все сильнее, по мере того как одна за другой рвались все нити, связывавшие ее с жизнью и людьми.
The day wore away, and even through the twilight they could see the lone ivy leaf clinging to its stem against the wall.	День прошел, и даже в сумерки они видели, что одинокий лист плюща держится на своем стебельке на фоне кирпичной стены.
And then, with the coming of the night the north wind was again loosed, while the rain still beat against the windows and pattered down from the low Dutch eaves.	А потом, с наступлением темноты, опять поднялся северный ветер, и дождь беспрерывно стучал в окна, скатываясь с низкой голландской кровли.
When it was light enough Johnsy, the merciless, commanded that the shade be raised.	Как только рассвело, беспощадная Джонси велела снова поднять штору.
The ivy leaf was still there.	Лист плюща все еще оставался на месте.
Johnsy lay for a long time looking at it.	Джонси долго лежала, глядя на него.
And then she called to Sue, who was stirring her chicken broth over the gas stove.	Потом позвала Сью, которая разогревала для нее куриный бульон на газовой горелке.
"I've been a bad girl, Sudie," said Johnsy.	— Я была скверной девчонкой, Сьюди, — сказала Джонси.
"Something has made that last leaf stay there to show me how wicked I was.	— Должно быть, этот последний лист остался на ветке для того, чтобы показать мне, какая я была гадкая.
It is a sin to want to die.	Грешно желать себе смерти.
You may bring me a little broth now, and some milk with a little port in it, and — no; bring me a hand-mirror first, and then pack some pillows about me, and I will sit up and watch you cook."	Теперь ты можешь дать мне немного бульона, а потом молока с портвейном… Хотя нет: принеси мне сначала зеркальце, а потом обложи меня подушками, и я буду сидеть и смотреть, как ты стряпаешь.
An hour later she said.	Часом позже она сказала:
"Sudie, some day I hope to paint the Bay of Naples."	— Сьюди, надеюсь когда-нибудь написать красками Неаполитанский залив.
The doctor came in the afternoon, and Sue had an excuse to go into the hallway as he left.	Днем пришел доктор, и Сью под каким-то предлогом вышла за ним в прихожую.
"Even chances," said the doctor, taking Sue's thin, shaking hand in his.	— Шансы равные, — сказал доктор, пожимая худенькую, дрожащую руку Сью.
"With good nursing you'll win.	— При хорошем уходе вы одержите победу.
And now I must see another case I have downstairs.	А теперь я должен навестить еще одного больного, внизу.
Behrman, his name is — some kind of an artist, I believe.	Его фамилия Берман. Кажется, он художник.
Pneumonia, too.	Тоже воспаление легких.
He is an old, weak man, and the attack is acute.	Он уже старик и очень слаб, а форма болезни тяжелая.
There is no hope for him; but he goes to the hospital to-day to be made more comfortable."	Надежды нет никакой, но сегодня его отправят в больницу, там ему будет покойнее.
The next day the doctor said to Sue:	На другой день доктор сказал Сью:
"She's out of danger.	— Она вне опасности.
You've won.	Вы победили.
Nutrition and care now — that's all."	Теперь питание и уход — и больше ничего не нужно.
And that afternoon Sue came to the bed where Johnsy lay, contentedly knitting a very blue and very useless woolen shoulder scarf, and put one arm around her, pillows and all.	В тот же вечер Сью подошла к кровати, где лежала Джонси, с удовольствием довязывая ярко-синий, совершенно бесполезный шарф, и обняла ее одной рукой — вместе с подушкой.
"I have something to tell you, white mouse," she said.	— Мне надо кое-что сказать тебе, белая мышка, — начала она.
"Mr. Behrman died of pneumonia to-day in the hospital.	— Мистер Берман умер сегодня в больнице от воспаления легких.
He was ill only two days.	Он болел всего только два дня.
The janitor found him on the morning of the first day in his room downstairs helpless with pain.	Утром первого дня швейцар нашел бедного старика на полу в его комнате. Он был без сознания.
His shoes and clothing were wet through and icy cold.	Башмаки и вся его одежда промокли насквозь и были холодны, как лед.
They couldn't imagine where he had been on such a dreadful night.	Никто не мог понять, куда он выходил в такую ужасную ночь.
And then they found a lantern, still lighted, and a ladder that had been dragged from its place, and some scattered brushes, and a palette with green and yellow colors mixed on it, and — look out the window, dear, at the last ivy leaf on the wall.	Потом нашли фонарь, который все еще горел, лестницу, сдвинутую с места, несколько брошенных кистей и палитру с желтой и зеленой красками. Посмотри в окно, дорогая, на последний лист плюща.
Didn't you wonder why it never fluttered or moved when the wind blew?	Тебя не удивляло, что он не дрожит и не шевелится от ветра?
Ah, darling, it's Behrman's masterpiece — he painted it there the night that the last leaf fell."	Да, милая, это и есть шедевр Бермана — он написал его в ту ночь, когда слетел последний лист.

LEWIS FOREMAN SCHOOL, 2018-2024. Сеть мини школ английского языка в Москве для взрослых и детей. Обучение в группах и индивидуально.

Товарный знак LEWISFOREMANSCHOOL зарегистрирован №880545 в Государственном реестре товарных знаков и знаков обслуживания Российской Федерации