Книги для чтения на английском языке, Онлайн библиотека. Кактус

The most notable thing about Time is that it is so purely relative.	Наиболее характерной особенностью времени является его относительность.
A large amount of reminiscence is, by common consent, conceded to the drowning man; and it is not past belief that one may review an entire courtship while removing one's gloves.	Все знают, как быстро проносятся воспоминания в памяти утопающего. И вот почему легко допустить, что иной человек переживает вновь весь период своей влюбленности в тот короткий миг, когда он расстегивает свои перчатки.
That is what Trysdale was doing, standing by a table in his bachelor apartments.	Вот именно такое состояние переживал Трисдаль, вернувшись в свою холостяцкую квартиру и застыв у стола.
On the table stood a singular-looking green plant in a red earthen jar. The plant was one of the species of cacti, and was provided with long, tentacular leaves that perpetually swayed with the slightest breeze with a peculiar beckoning motion.	На этом столе в высокой красной вазе красовались какие-то странные зеленые цветы, представлявшие собой разновидность кактуса и снабженные длинными, перистыми листьями, плавно и мягко колыхавшимися при малейшем дуновении ветра.
Trysdale's friend, the brother of the bride, stood at a sideboard complaining at being allowed to drink alone.	Приятель Трисдаля, брат невесты, сидел в стороне и был искренне огорчен тем, что ему приходится пить одному.
Both men were in evening dress.	Молодые люди были во фраках.
White favors like stars upon their coats shone through the gloom of the apartment.	Их белые лица, словно тусклые звезды, светились в густых сумерках, обволакивавших комнату.
As he slowly unbuttoned his gloves, there passed through Trysdale's mind a swift, scarifying retrospect of the last few hours.	В то время как Трисдаль расстегивал свои перчатки, в его памяти проносились быстрые и мучительно-острые воспоминания о последних пережитых часах.
It seemed that in his nostrils was still the scent of the flowers that had been banked in odorous masses about the church, and in his ears the lowpitched hum of a thousand well-bred voices, the rustle of crisp garments, and, most insistently recurring, the drawling words of the minister irrevocably binding her to another.	Ему казалось, что в его ноздрях все еще держится аромат цветов, которые огромными букетами окружили всю церковь, и что в его ушах все еще стоит мягко-заглушенный шум тысячи голосов, шелест нежно шуршащих платьев и протяжный, медлительный голос священника, навеки и нераздельно соединяющий новобрачных.
From this last hopeless point of view he still strove, as if it had become a habit of his mind, to reach some conjecture as to why and how he had lost her.	При этой последней и безнадежной мысли память Трисдаля затуманилась настолько, что он никак не мог найти ответ на вопрос: как и почему он потерял Эллис?
Shaken rudely by the uncompromising fact, he had suddenly found himself confronted by a thing he had never before faced — his own innermost, unmitigated, arid unbedecked self.	Глубоко потрясенный этим непреложным фактом, он вдруг очутился лицом к лицу с чем-то, что никогда до сих пор не представлялось так ясно его мысленному взору, а именно — со своим внутренним, неприкрашенным, голым «я».
He saw all the garbs of pretence and egoism that he had worn now turn to rags of folly.	Он увидел те отрепья, в которые рядились его напыщенность и эгоизм и которые могли дать иному человеку полное право усомниться в доброкачественности его ума.
He shuddered at the thought that to others, before now, the garments of his soul must have appeared sorry and threadbare.	Он содрогнулся, подумав о том, что посторонние люди гораздо раньше его самого увидели всю жалкую, нищенскую оболочку его души.
Vanity and conceit?	Надменность и самоуверенность!
These were the joints in his armor.	Вот какие эмблемы скрестились на его щите!
And how free from either she had always been — But why —	И насколько же всего этого была лишена Эллис! Но почему все-таки…
As she had slowly moved up the aisle toward the altar he had felt an unworthy, sullen exultation that had served to support him.	Когда два-три часа назад Эллис медленно повернула за угол придела и направилась к алтарю, он почувствовал низменную, болезненную радость, которая помогла ему на время овладеть собой.
He had told himself that her paleness was from thoughts of another than the man to whom she was about to give herself.	Он сказал себе, что ее мертвенная бледность объясняется только тем, что она сейчас думает о другом человеке, не имеющем ничего общего с женихом, с которым духовная власть связывает ее до гроба.
But even that poor consolation had been wrenched from him.	Но тотчас же он лишился и этого последнего жалкого утешения.
For, when he saw that swift, limpid, upward look that she gave the man when he took her hand, he knew himself to be forgotten.	Потому что в тот момент, когда она устремила быстрый лучистый взгляд на человека, который протянул ей руку, Трисдаль понял, что он забыт навсегда.
Once that same look had been raised to him, and he had gauged its meaning.	Было время, когда Эллис точно так же смотрела на него самого, и он по опыту знал, что таится в этом взгляде.
Indeed, his conceit had crumbled; its last prop was gone.	Вот каким образом рушилась последняя опора. Его самоуверенность была разорвана в клочья, и теперь у него уже не оставалось никаких сомнений относительно истинного положения вещей.
Why had it ended thus?	Но почему все кончилось подобным образом?
There had been no quarrel between them, nothing —	Ведь они не поссорились, и вообще ничего такого не произошло…
For the thousandth time he remarshalled in his mind the events of those last few days before the tide had so suddenly turned.	И в тысячный раз он принялся мысленно восстанавливать события последних дней, которые предшествовали столь резкой перемене в отношении к нему девушки.
She had always insisted upon placing him upon a pedestal, and he had accepted her homage with royal grandeur.	Она систематически и упорно возносила его на пьедестал, а он с королевским достоинством и величием взирал на знаки ее преклонения.
It had been a very sweet incense that she had burned before him; so modest (he told himself); so childlike and worshipful, and (he would once have sworn) so sincere.	Она курила ему такой нежный фимиам! Она так прекрасно, так ласково, с такой детской непосредственностью выражала ему свои чувства!
She had invested him with an almost supernatural number of high attributes and excellencies and talents, and he had absorbed the oblation as a desert drinks the rain that can coax from it no promise of blossom or fruit.	Она с таким глубоким почитанием награждала его безмерным количеством достоинств и талантов, что он привык впивать ее словесные жертвоприношения, как пустыня поглощает влагу, не сулящую ни цветов, ни плодов.
As Trysdale grimly wrenched apart the seam of his last glove, the crowning instance of his fatuous and tardily mourned egoism came vividly back to him.	Когда Трисдаль с угрюмым видом сорвал с руки вторую перчатку, запоздалые угрызения совести заговорили в нем сильнее прежнего.
The scene was the night when he had asked her to come up on his pedestal with him and share his greatness.	Никогда раньше он не страдал так от сознания собственного преступного эгоизма и фатовской самонадеянности…
He could not, now, for the pain of it, allow his mind to dwell upon the memory of her convincing beauty that night — the careless wave of her hair, the tenderness and virginal charm of her looks and words. But they had been enough, and they had brought him to speak.	По ассоциации он вспомнил тот вечер, когда он предложил Эллис подняться к нему на пьедестал и разделить его величие. Было слишком мучительно вспоминать все детали, и вот почему он не разрешал своей памяти восстановить ту пленительную внешнюю оболочку, в которой девушка предстала тогда пред ним.
During their conversation she had said:	Во время разговора Эллис сказала ему:
"And Captain Carruthers tells me that you speak the Spanish language like a native.	— Капитан Каруссерс сообщил мне, что вы говорите по-испански, как настоящий испанец.
Why have you hidden this accomplishment from me?	Почему же вы до сих пор скрывали от меня эти познания?
Is there anything you do not know?"	Я вообще начинаю думать, что на свете нет ничего такого, чего бы вы не знали!
Now, Carruthers was an idiot.	Каруссерс оказался идиотом, вот и все!
No doubt he (Trysdale) had been guilty (he sometimes did such things) of airing at the club some old, canting Castilian proverb dug from the hotchpotch at the back of dictionaries. Carruthers, who was one of his incontinent admirers, was the very man to have magnified this exhibition of doubtful erudition.	Конечно, он, Трисдаль, виноват в том, что, находясь в клубе, любит сыпать старинными приторными кастильскими поговорками, которые он выуживает из словаря… Каруссерс, один из его самых невоздержанных поклонников, пользовался всяким удобным и неудобным случаем для того, чтобы прославить его сомнительную эрудицию, и вот где таилась основная причина всего этого сомнительного недоразумения.
But, alas! the incense of her admiration had been so sweet and flattering. He allowed the imputation to pass without denial.	Но, увы, фимиам этого восхищения был так сладок и упоителен, что у Трисдаля просто не хватило сил отрицать свои лингвистические таланты.
Without protest, he allowed her to twine about his brow this spurious bay of Spanish scholarship.	Не протестуя, он разрешил Эллис украсить его чело незаконными лаврами выдающегося знатока испанского языка.
He let it grace his conquering head, and, among its soft convolutions, he did not feel the prick of the thorn that was to pierce him later.	В первые минуты горделивого возбуждения он не почувствовал уколов предательских шипов, которые дали себя знать лишь впоследствии.
How glad, how shy, how tremulous she was!	В тот незабвенный вечер она была так взволнована и застенчива!
How she fluttered like a snared bird when he laid his mightiness at her feet! He could have sworn, and he could swear now, that unmistakable consent was in her eyes, but, coyly, she would give him no direct answer.	Она забилась, как пленная птичка, когда он сложил к ее ногам свою великую мощь, и он готов был поклясться в ту минуту (да и теперь тоже!), что прочел в ее глазах несомненное согласие. Но, слишком робкая и скромная, она не дала ему прямого ответа на месте.
"I will send you my answer to-morrow," she said; and he, the indulgent, confident victor, smilingly granted the delay.	— Я завтра пошлю вам свой ответ! — сказала она, и — великодушный, уверенный победитель! — он с милостивой улыбкой дозволил ей эту отсрочку.
The next day he waited, impatient, in his rooms for the word.	Весь следующий день он не выходил из дому, с нетерпением дожидаясь ее письма.
At noon her groom came to the door and left the strange cactus in the red earthen jar.	Днем Эллис послала ему этот странный кактус, к которому не было приложено ни малейшей записочки.
There was no note, no message, merely a tag upon the plant bearing a barbarous foreign or botanical name.	Только ярлычок, на котором значилось варварское или ботаническое название цветка!
He waited until night, but her answer did not come.	Трисдаль прождал до самого вечера, но ее ответ так и не пришел.
His large pride and hurt vanity kept him from seeking her.	Необузданная гордыня и оскорбленное самолюбие не разрешали ему отправиться к девушке и потребовать у нее объяснения.
Two evenings later they met at a dinner.	Через два дня, вечером, они встретились у знакомых за обедом.
Their greetings were conventional, but she looked at him, breathless, wondering, eager.	Их приветствия носили чисто официальный характер, но Эллис устремила на Трисдаля удивленный, взволнованный и вопрошающий взгляд.
He was courteous, adamant, waiting her explanation.	Он же был очень вежлив, но тверд и холоден, как алмаз, и высокомерно ждал ее объяснения.
With womanly swiftness she took her cue from his manner, and turned to snow and ice.	Тогда Эллис с чисто женской быстротой изменилась в лице и обращении и превратилась в снег и лед…
Thus, and wider from this on, they had drifted apart.	Вот каким образом случилось, что они навсегда отошли друг от друга.
Where was his fault?	Кого винить в этом?
Who had been to blame?	Кого порицать?
Humbled now, he sought the answer amid the ruins of his self-conceit. If —	Свалившись теперь со своего пьедестала, Трисдаль мучительно искал ответа среди осколков своей гордыни.
The voice of the other man in the room, querulously intruding upon his thoughts, aroused him.	Голос другого человека, находившегося в той же комнате, ворвался в поток его мыслей и привел его в себя.
"I say, Trysdale, what the deuce is the matter with you?	— Черт возьми, Трисдаль! — воскликнул брат Эллис. — Объясни же ты мне, ради бога, что такое происходит с тобой.
You look unhappy as if you yourself had been married instead of having acted merely as an accomplice.	Ты выглядишь таким жалким и несчастным, словно ты сам женился, а не присутствовал на этом торжестве в качестве самого обыкновенного гостя. Взгляни на меня, на другого участника этого преступления!
Look at me, another accessory, come two thousand miles on a garlicky, cockroachy banana steamer all the way from South America to connive at the sacrifice — please to observe how lightly my guilt rests upon my shoulders.	Я проделал целых две тысячи миль на грязном, отвратительном банановом судне и приехал из Южной Америки только для того, чтобы потворствовать бабьему капризу. Ты посмотри, с какой легкостью я несу эту тяжелую вину на моих плечах!
Only little sister I had, too, and now she's gone.	Из родных у меня до сих пор была только одна сестричка, и выходит теперь, что я и ее лишаюсь.
Come now! take something to ease your conscience."	Ничего не поделаешь, старина: приди в себя и выпей чего-нибудь для облегчения совести.
"I don't drink just now, thanks," said Trysdale.	— Да, это верно… надо бы выпить чего-нибудь! — ответил Трисдаль.
"Your brandy," resumed the other, coming over and joining him, "is abominable.	— Между нами будь сказано, твой бренди отвратителен! — заметил его приятель, привстав с места и подойдя поближе.
Run down to see me some time at Punta Redonda, and try some of our stuff that old Garcia smuggles in.	— Вот поезжай к нам, в Пунту-Редонду, и отведай наш бренди, который готовит старый Гарсиа.
It's worth the trip.	Уверяю тебя, не пожалеешь о том, что так далеко и долго ехал.
Hallo! here's an old acquaintance.	Постой, постой, брат, я вижу у тебя моего старого знакомого!
Wherever did you rake up this cactus, Trysdale?"	Скажи, пожалуйста, каким образом попал к тебе этот кактус?
"A present," said Trysdale, "from a friend.	— Подарок от приятеля! — уклончиво ответил Трисдаль.
Know the species?"	— Ты знаешь эту породу?
"Very well.	— Ну вот еще! Отлично знаю!
It's a tropical concern. See hundreds of 'em around Punta every day.	Это — тропическое растение, которое у нас, в Пунте, ты можешь встретить на каждом шагу.
Here's the name on this tag tied to it.	Вот и название его на ярлыке!
Know any Spanish, Trysdale?"	Ты знаешь испанский язык, Трисдаль?
"No," said Trysdale, with the bitter wraith of a smile — "Is it Spanish?"	— Нет! — ответил Трисдаль с горькой улыбкой. — А разве тут по-испански написано?
"Yes.	— Конечно!
The natives imagine the leaves are reaching out and beckoning to you.	Мои земляки держатся старинного поверья, что листья кактуса передают тем, кому они посланы, любовный привет.
They call it by this name — Ventomarme. Name means in English, 'Come and take me.'"	Вот почему южные американцы называют эту разновидность кактуса «Ventomarme», что означает по-испански: «Приди и возьми меня!»

LEWIS FOREMAN SCHOOL, 2018-2024. Сеть мини школ английского языка в Москве для взрослых и детей. Обучение в группах и индивидуально.

Товарный знак LEWISFOREMANSCHOOL зарегистрирован №880545 в Государственном реестре товарных знаков и знаков обслуживания Российской Федерации